Начал читать на днях книгу «Зулейха открывает глаза» Гузели Яхиной, она кажется в Татарстане считается скандальной — у местных критиков целый ряд претензий. В суть нападок сильно не вникал, но кажется автора обвиняют в незнании реалий татарского сельского быта.

Книгу так часто ругали в различных краеведческих сообществах, где я состою, что антиреклама сработала, — книгу захотелось прочесть. Поскольку в остальной России «Зулейху…», напротив, хвалили и даже дали пару премий, я подумал — почему бы и нет, поддамся.

Страница из книги «Домашняя бесѣда для народнаго чтенія, издаваемая под редакціей Б. Аскоченскаго», 1858

Дочитал до отрывка:

Зулейха садится на сяке, подставляет разгорячённое лицо порывам ветра из разбитого окна. Это проделки Мансурки-Репья и его нищебродов из ящейки, не иначе.

Слово «ящейки» выделено в оригинале, это «ячейки» с татарским акцентом, на него не смотрите. Лучше обратите внимание на слово «нищеброды».

Как встретил, сразу подумал — понял за что ругают книгу! Действие происходит в 1930-х, а тут «нищеброды»! Анахронизм! Для меня это новояз блондинок с утиными губами. Кажется впервые я его услышал то ли в нулевых, то ли в десятых, не смог вспомнить.

Решил погуглить. Согласно национальному корпусу русского языка, максимальную употребляемость слово имело как раз в 30-е годы, потом оно подзабылось, вернулось в язык в 70-80-е, снова короткое забвение и в 2000-е его опять начинают употреблять.

Вот это поворот.

Поискал по старым книгам. Как минимум встречается с середины 19-го века! На скриншоте скан книги 1858 года. Значение, конечно, было другое — так называли нищих бродяг. Сейчас его смысл тоже дрейфует — от людей с телефонами в кредит на три года, до гендернообязаных, не тянущих абонемент на доступ.

Востребованное слово, во всякой эпохе своё применение.